Вот, к примеру, Демократическая Республика Конго. Сломал конголезец ногу, везут его родные к врачу. Больницы есть государственные, а есть частные. Бесплатных больниц нет, но в государственные до недавнего времени принимали за совсем небольшой задаток — каких-нибудь полторы тысячи рублей на наши деньги. (Остальную плату взимают потом, сохраняя пациента в качестве заложника, которого в случае несговорчивости родственников будут морить голодом.) Врач осматривает пациента и доверительно сообщает: «Придётся резать. Вот в частной клинике могли бы помочь». И резать-то дорого, но всё-таки посильно. Но, положим, жалко ногу — тогда в частную клинику. У них и перевозка стоит наготове у входа. Отвозит перевозка больного в частную клинику, там открывается дверь кабинета, а за ней тот же самый врач. Он принимает пациента не сразу. В регистратуре вместо шкафа для скорбных листов — сейф с закладными. Пациенты отдают вперёд дом и машину. У кого они есть.

Бесплатных школ в Конго нет, но есть школы для бедных и для богатых. Школ на родном языке нет ни у кого. Самые бедные платят за год начальной школы 1,5 тыс. рублей, те, кто побогаче — 25 тыс. рублей. Есть школы и за 60 тыс. Те, кто не может платить деньгами, платят мукой, которую директор школы продаёт затем на базаре. В глубинке школы (там, где они есть) часто не работают по нескольку месяцев из-за полного отсутствия денег. В результате каждый третий ребёнок никогда в жизни не был в школе, а три четверти учеников посещают школы, принадлежащие не государству, а католической церкви[1]. Но и те счастливцы, которые попадут в школу, могут никогда не увидеть простой учебник, ведь учебники школьникам в руки чаще всего не дают. И учебники, и тетради — дорогие заморские товары.

В Киншасе, городе, население которого подбирается к десяти миллионам, всего восемь автобусных маршрутов. Маршрутные такси ездят по произвольному пути, так что пассажир на остановке не просто машет водителю рукой, но и показывает на пальцах, куда ему ехать: прямая ладонь вверх значит по бульвару, ладонь вниз — по авеню Либерасьон, большой палец над плечом — по перпендикулярной улице, круговое движение указательным пальцем — по перекрёстку с круговым движением и т. д.

Бесплатного в Конго нет ничего. Даже тюрем. Кормят в тюрьме в лучшем случае два раза в неделю, остальное обеспечивают родственники и благотворительные организации[2].

Обывательская мудрость гласит, что работящий человек нигде не пропадёт. Верно это и в Конго: там тоже простой человек может зажить довольно неплохо. Для этого достаточно продаться в кабалу церкви на три года. После этого монастырский фельдшер будет лечить всю семью, а дети научатся грамоте. И за эти три года испольщик ещё и получит от церкви за труды тёлку да быка. А если после этого ему удастся вернуть приплод, жизнь будет сказка. Если же тёлка сдохнет или украдут быка, тогда делать нечего – ещё на три года в кабалу.

Вы думаете, что Конго всегда было нищей, никому не нужной страной? Ошибаетесь. С самого начала колонизации это было золотое дно. Причём как для бельгийского короля, который захватил его в собственное владение, так и для концессионеров из разных стран. Конго было зоной свободной торговли, где государство никак не вмешивалось в торговые дела концессионеров. В результате в восьмидесятые годы девятнадцатого века Конго было превращено в крупнейший за историю мира трудовой лагерь — точнее, архипелаг частных лагерей, — где заключёнными были все конголезцы: люди без прав в руках надсмотрщиков без малейших обязанностей. Работали двадцать четыре дня в месяц. Невыполнение плана каралось убийством женщин и детей, содержавшихся в качестве заложников в отдельных концлагерях. Лёгкой формой наказания было нанесение увечий — например, широко распространённое отрубание руки. Бессмысленной жестокость не была: бесплатный труд жителей огромной страны поставлял на мировой рынок ценный каучук. На каучуке вырастали баснословные состояния. Благодаря поголовному порабощению нескольких конголезских народов, король Леопольд II вскоре стал одним из самых богатых людей на земле: в год он получал с колонии 50 млн. франков. За двадцать лет принудительного труда погибло, по средним оценкам, от пяти до десяти миллионов человек (от 25 до 50% населения)[3].

В 1908 г. Конго стало бельгийской колонией. Вскоре цены на каучук упали, зато выросли цены на минеральное сырьё. Наряду с принудительным трудом стал практиковаться свободный наём. Стимулом к работе на рудниках был туземный налог, который теперь должны были платить конголезцы. Фактически, налог с туземцев был денежным оброком, подобным тому, который получали в Российской империи некоторые помещики с крепостных. Колониальная власть была помещиком всех конголезцев, а они — её крепостными. Всё это время Конго по-прежнему оставалось страной, где деньги росли на глазах. Средняя норма прибыли здесь была более чем в два раза выше, чем в Бельгии (например, в 1957 г. — 20%)[4].

На момент получения независимости в 1959 г. Конго было страной, обеспечивавшей богатство бельгийских банков и компаний. Это богатство теперь могло бы послужить на благо самого Конго. Именно за это и ратовала партия МНК (Конголезское национальное движение), возглавляемая Патрисом Лумумбой. В 1956 г. Лумумба (выходец из того привилегированного слоя туземной мелкой буржуазии, который бельгийская администрация называла «развитые», évolués) стал участвовать в общественной деятельности и за каких-нибудь два года прошёл стремительную политическую эволюцию от мелкобуржуазного реформиста до сторонника полной независимости страны. В 1958 г. он уже выступал за тотальную деколонизацию и создание единого национального государства в границах Конго, основанного на принципах свободы, равенства, братства — или, по крайней мере, на принципах международной декларации прав человека. Партия, которую возглавлял Лумумба, требовала национализации добывающей промышленности, отделения государства от церкви в образовании и здравоохранении, расширения сети социального обеспечения, введения обязательного среднего образования, выделения помощи крестьянам и создания сельских кооперативов, принятия мер по улучшению прав женщин[5].

Лумумба понимал, что деколонизация — это не замена белых начальников на чернокожих. Она требует радикальных преобразований, которых невозможно достичь, полагаясь на горстку привилегированных людей. Деколонизация должна заставить новое государство работать на благо большинства, а не ради обогащения меньшинства. Любая политика меньшинства, политика политиканов — оборачивается казнокрадством, растратой, предательством и изменой. Заставить государство работать на благо страны может только само большинство, вовлечённое в политику.

Это называется социальной революцией. Не отдельные пункты политической программы, не призыв национализировать медные прииски, даже не сами по себе призывы покончить с колониализмом сделали Лумумбу врагом западных держав. Он был революционером, и враги его поняли это едва ли не раньше, чем он сам. Это значит — он ведёт дело так, что никакой подкуп, никакой закулисный пакт с ним невозможен. Это значит, его цель — не передел власти, а радикальное изменение отношений между властью и угнетённым большинством.

В стране, где из тринадцати миллионов всего девять человек имели университетское образование, потеря одного революционера — тяжёлая утрата[6]. Лумумба был убит бельгийскими наёмниками. Спустя три года сторонники героического премьер-министра ещё удерживали почти половину территории. Затем на американских самолётах были доставлены бельгийские войска, расправившиеся с повстанцами. Толком не начавшись, революция была уничтожена[7].

Причастный к убийству Лумумбы генерал Мобуту пришёл к власти после периода смуты в 1960-х годах и правил страной на протяжении тридцати двух лет при поддержке США, Франции и Бельгии. В своих речах он говорил о том, как Конго добьётся экономической независимости, произносил славословия герою Лумумбе, обрушивался на олигархов, говорил о конголезской гордости, о деколонизации. Но Мобуту вполне устраивал североатлантических союзников. Слова, переименования, сооружение памятников, речи для внутреннего пользования не мешают могущественным державам вершить судьбы вчерашних колоний. В августе 1960 г. на встрече с советниками по безопасности президент Эйзенхауэр дал распоряжение организовать убийство П. Лумумбы, а в марте 1968 г. американский вице-президент шёл возлагать венок к его памятнику[8].

США поддержали и план национализации бельгийской горнодобывающей компании[9]. Если национализация, которую собирался провести Лумумба, действительно могла закрыть Конго для иностранного капитала, то при Мобуту национализация была лишь способом легализации откатов. Иностранный капитал — причём теперь уже не только бельгийский — вновь привлекался для разработки недр совместно с государственной компанией. Инвестиционный кодекс, составленный при участии посольства США, защищал американские компании от экспроприации[10]. Государственной корпорации принадлежали прииски, но добыча велась той же бельгийской фирмой, что и раньше («Юньон миньер»). Прибыль делилась между иностранными компаниями и узким кругом верховных чиновников, легко становившихся капиталистами и затем вновь возвращавшихся к государственным делам. В одной из своих речей Мобуту заявлял, что решительно осуждает «тех, кто использует государство и партию как средство собственного обогащения»[11]. В том же году председатель Центрального банка велел перевести всю выручку государственной компании на президентский счёт[12].

В середине семидесятых годов резко упала цена на медь, в то время как цены на топливо и продовольствие выросли. Дефицит бюджета пришлось покрывать иностранными кредитами. Правящая верхушка провела заиризацию, то есть раздачу средних и мелких колониальных предприятий новым хозяевам. Большинство новых собственников, ощущая зыбкость полученного состояния, стремились поскорее распродать имущество и перевести деньги за границу или пустить капитал в торговлю. Мобуту, разумеется, выступал против такого разграбления, осуждая

    «психологию и действия части заирской буржуазии, которая хочет обогащаться не работая, пользоваться благами, ничего не производя, и распоряжаться безо всякого контроля, словом, заменить колонизаторов, не выполняя колонизационной работы»[13].

За пределами Заира Мобуту никто не боялся: он не был ни социалистом, ни последовательным националистом. И национализация, и приватизация, и последовавшая за национализацией реституция, и режим бюджетной экономии, и, наконец, план Мобуту — всё сводилось к одному и тому же: казнокрадству и максимальному вывозу капитала за рубеж. Общая утечка капитала с 1970 по 2008 г. составила 30 млрд. долларов[14].

В обстановке стремительно ухудшающейся ситуации в системе образования (и до того крайне неутешительной), отдельные деятели культуры процветали. Музыкант Франсуа Луамбо Макиади был председателем Союза музыкантов, получив от заирских властей в своё распоряжение крупнейшую фабрику грампластинок, на которой он выпустил более ста собственных альбомов. Ему принадлежали ночные клубы, студии записи, дома в Бельгии и Франции, и конечно, огромные счета в швейцарских банках[15]. С Мобуту Макиади дружил. Но сам Мобуту по радио осуждал таких людей, кто «ведёт себя как безраздельный хозяин переданных им заиризованных предприятий»[16].

В стране было мало радиоприёмников, но те, кто мог, слышали, что хотя проблем много, Мобуту борется с коррупцией, с могущественными семьями магнатов, отстаивает честь Заира, заботится о молодёжи. Тема борьбы с коррупцией перепевалась на все лады. В Вашингтоне говорили о «нерациональном расходовании средств», об «отсутствии грамотного менеджмента» в заирском госаппарате. Заирские чиновники с энтузиазмом подхватили это объяснение. В 1978 г. перед каждым вечерним выпуском новостей по телевидению стали передавать фрагмент речи Мобуту, где он говорил о необходимости «распространить менеджмент на весь государственный аппарат»[17]. Между тем, дело было отнюдь не в недостатке технической и уж тем более административной подготовки у членов правительства. Правящая верхушка, состоящая из чиновников-рантье, получающих в концессию прибыльные предприятия, преследовала свои интересы, действуя с предельной эффективностью. Просто эти интересы были противоположны интересам заирского большинства.

В 1979 г., в связи со стремительно выросшим государственным долгом, Заир передал МВФ планирование бюджета. Впервые в истории МВФ эта организация получила столь обширные полномочия внутри суверенного государства. В 1982 г. в соответствии с рекомендациями МВФ правительство Заира в несколько раз сократило социальные расходы: например, на образование — в три раза. Расходы в расчёте на ученика за последующие двадцать лет сократились в тридцать пять раз. Впрочем, это никак не уменьшило масштабов казнокрадства, — напротив, за десять лет государственный бюджет оказался почти полностью приватизирован: к 1992 г. 95% расходной статьи приходилось на президентские расходы[18].

Что значили эти цифры? У бюджетников сокращалась зарплата, приходилось в дополнение к основному заработку искать халтуру. Скоро халтура стала приносить больше денег, чем зарплата. Потом денег становилось меньше, оставалось только на еду. Потом приходилось вместо риса и кукурузы есть больше маниоки — корнеплода, смертельно ядовитого в сыром виде. Потом, после начала Первой конголезской войны (1996-1998), во многих местах даже маниоку не будут успевать просушивать на солнце и будут травиться единственной доступной едой. Заир к этому времени уже многие годы закупал продовольствие за рубежом[19].

Режим Мобуту во всём зависел от зарубежных союзников — США, Бельгии, Франции. Восстания, вспыхивавшие то и дело в разных провинциях, подавлялись иностранными войсками: французскими, марокканскими и сенегальскими в 1977 г., американскими, бельгийскими и французскими в 1978 г.[20] Союзников не смущала чудовищная коррупция и кровавый произвол режима. Мобуту Сесе Секо был, например, на протяжении двадцати лет личным другом Джорджа Буша-старшего и его семьи. «Наш самый дорогой друг в Африке» — так в 1989 году назвал Мобуту Дж. Буш на официальной пресс-конференции[21]. Именно неограниченная власть правящей верхушки позволила западногерманской военной фирме ОТРАГ получить на правах экстратерриториальности (с правом собственного судопроизводства и перемещения местных жителей по своему усмотрению) гигантскую населённую территорию на востоке Заира (150 тыс. кв. км. — больше, чем Московская, Тульская и Рязанская область вместе взятые!), которая предназначалась для испытаний и запуска баллистических ракет. Впервые со времени подписания Договора о Панамском канале страна вывела из-под своего суверенитета столь обширную территорию. Лишь давление со стороны Советского Союза вынудило ФРГ закрыть эту гигантскую базу[22].

Однако после распада СССР и смены ориентации ангольского режима, бывшего ранее ключевой опорой Союза на континенте, а теперь демонстрировавшего лояльность Штатам, — союзник в лице Мобуту стал не нужен его бывшим друзьям. Оставленная армиями североатлантических держав, одна из самых больших стран Африки стала добычей своих крохотных соседей — Руанды, Бурунди и Уганды. Две войны, разразившихся на территории бывшего Заира, были самыми кровавыми со времён Второй Мировой. В них участвовало восемь центральноафриканских государств и погибло более пяти с половиной миллионов человек. В результате этих войн Конго теперь существует в прежних границах лишь на карте. Находящиеся на востоке страны богатейшие залежи колумбита-танталита (80% мировых запасов), минерала, необходимого в производстве электроники, контролируются полевыми командирами, использующими принудительный труд и не платящими налоги. Всё это обеспечивает такие цены на экспортируемое сырьё, которые максимально выгодны промышленникам развитых стран[23].